Роберт Шуман — грезы любви и смерти
Ни концертные исполнения, ни радиопередачи, ни грамзаписи фортепианной пьесы немецкого композитора Роберта Шумана «Грезы любви» не запомнились мне так, как звучание этой светлой и скорбной музыки под сводами дворцов спорта в Москве и Ленинграде, Инсбруке и Гренобле, Лондоне и Праге. Яркий свет и слепящий лед, на котором — черная фигура в трагичном изломе, раскинувшая руки-крылья над хрупкой розовой фигуркой…
Олег Протопопов и Людмила Белоусова. Когда-то — символ нашего фигурного катания. Шумановские «Грезы любви» были кульминацией каждой их программы, и название этого произведения едва ли не всегда — будь то в США, Англии, Франции и даже СССР — произносилось дикторами на ледовых стадионах по-немецки, «Liebestraum», как особая дань уважения и мастерству спортсменов, и гению композитора.
Шуман. Грезы любви. И — смерти, ведь значительную часть жизни мучительные, леденящие душу видения отгораживали великого музыканта от любимых людей и любимого искусства. Наверное, судьбы всех гениев так или иначе драматичны, но ЭТА была особенной: еще при жизни Шумана жизнь его была кончена, ибо за несколько лет до финала он был лишен здоровья не только физического, но и душевного.
А начиналось все светло и радостно. 8 июня 1810 года в саксонском городке Цвиккау в семье книготорговца Фридриха Шумана и жены его Иоганны родился пятый ребенок, которого назвали Робертом. Разные бывают прозвища у детей, у этого было — Мечтатель. Он грезил с самого раннего детства и прежде всего — музыкой. Со второго класса гимназии — признанный пианист, затем — дирижер, правда, лишь в родительском доме, где он управлял семейным оркестром (афиши этих концертов выглядели вполне солидно: «Вечерние музыкальные развлечения под управлением Роберта Шумана»).
Он не лишен был и литературного дара, много сочинял в подражание своему любимому писателю-романтику Иоганну-Паулю Рихтеру, взявшему себе французский псевдоним Жан Поль. Какое-то время даже казалось, что увлечение литературой побеждает в нем страсть к музыке.
В 18 лет Шуман поступает в Лейпцигский университет на факультет права. Он признается в письме домашним: «Холодная юриспруденция; которая уже с самого начала потрясает своими ледяными определениями, не может мне нравиться, но я ХОЧУ преодолеть ее». Студент-юрист совершает большое путешествие по Германии: Байройт (там он встречается с вдовой своего кумира Жана Поля и получает от нее в подарок портрет писателя) — Нюрнберг—Аугсбург—Мюнхен (здесь его ждет встреча с Генрихом Гейне). Он увлеченно читает Софокла, Гомера, Платона.
Но все громче и громче звучит для него музыка: восхищение Жаном Полем не может затмить восторга перед австрийским композитором Францем Шубертом, а вскоре грезы о музыке воплощаются для Роберта в образе 10-летней пианистки Клары Вик, которую он услышал на одном из вечеров в салоне певицы Агнессы Карус. Шуман начинает брать уроки у отца Клары — пианиста Фридриха Вика. Впрочем, занятия эти вскоре прекращаются по двум причинам — из-за сильных невралгических болей в правой руке и упорных попыток матери (отец к тому времени уже умер) удержать сына от изнуряющей карьеры исполнителя.
Шуман переводится в Гейдельбергский университет (опять же на факультет права), хотя теперь все больше склоняется к музыке — сочинительству и общественной деятельности. В 1835 году в тихом уютном Бонне создается «Общество содействия сооружению памятника Бетховену в его родном городе», и Шуман активно включается в эту работу. Так в его жизнь входит красивейший рейнский городок со знаменитым Семигорьвм — цепочкой зеленых холмов вдоль мощной реки, с атмосферой утонченной культуры и патриархального спокойствия. И именно в Бонне композитору предстояло испытать страшные предчувствия гибели, а затем и умереть. В1845 году, когда на боннской Мюнстерплац торжественно открывали памятник Бетховену, Шуман с тоской писал из Дрездена своим друзьям: «Вы, очевидно, не знаете, как страдаю я уже несколько месяцев от общего нервного расстройства, в результате чего врачи запретили мне любое душевное волнение, даже самое малое… К сожалению, поездка на берега Рейна для меня сейчас исключена».
Но вернемся в те годы, когда Шуман был еще здоров и полон оптимизма, когда он решал вопрос, чему посвятить себя («Вся моя жизнь была борьбой между музыкой и правом»), и наконец сделал окончательный выбор в пользу музыки — не без влияния пианиста Фридриха Вика. Добавим, что этот человек всячески противился браку своей дочери Клары с его же протеже Робертом Шуманом. Свадьба состоялась лишь в 1840 году, когда первые признаки нервного истощения у композитора уже давали себя знать.
И все же музыка звучала в его душе в полный голос. Шуман с восторгом слушает волшебную скрипку Никколо Паганини, восхищается талантом юного гамбургского музыканта Иоганнеса Брамса (из письма отцу Брамса: «Ваш сын Иоганнес стал нам очень дорог, его музыкальный гений принес нам часы, полные радости»), не чурается «политикомузыкальных» коллизий («Если бы могущественный самодержец там, на Севере, знал, какой опасный враг кроется для него в творениях Шопена, в простых напевах его мазурок, он запретил бы музыку. Произведения Шопена — это пушки, прикрытые цветами») и принимает, наконец, как сказали бы сейчас, «руководящую должность» — становится «музыкальным директором» в Дюссельдорфе.
Переселение в Бонн (вернее, в его пригород Бад-Годесберг) Шуман считает возможным лишь при условии, что туда переедет его старый знакомец еще по Лейпцигу известный скрипач Йозеф фон Василевски. Условие выполнено: фон Василевски — первая скрипка «Бетховенского ферайна», руководитель нового профессионального хора и городского симфонического оркестра; в начале 1853 года он дирижирует там первым исполнением шумановской оратории «Странствие Розы», на котором автор, однако, присутствовать не смог.
Грозная болезнь все больше сковывала силы Шумана. В июле 1853 года, после боннской премьеры его баллады «Сын короля», композитор перенес тяжелый болевой приступ с частичной потерей сознания, который семейный врач, д-р Кауфман, дабы не тревожить пациента, Диагностировал как люмбаго.
Прогрессирующая болезнь композитора сказывалась и на творческой карьере его жены, талантливейшей пианистки. Подавленная состоянием мужа, она выступала все реже и его произведения включала в свои программы очень осторожно, в самых малых количествах. Так, кстати, поступал и Ференц Лист, который тоже — дозировал» Шумана, словно интуитивно опасаясь заложенной в его мелодиях безумной, разрушительной силы. Лишь после смерти композитора эту «шума-нобоязнь» преодолели и сама Клара, и великий русский пианист Антон Рубинштейн.
Состояние Шумана все ухудшалось. В феврале 1854 года он вернулся к своему замыслу — собрать воедино высказывания великих мастеров слова о музыке, назвав этот сборник «Поэтическим садом». Во время работы ему «послышался странный тянущийся звук, возникла музыка в исполнении каких-то неземных инструментов, а потом все рухнуло — и только страх, ничего больше» (из рассказа Шумана доктору Кауфману). И врач, наконец, назвал диагноз, который был известен ему давно: маниакально-депрессивный психоз.
27 февраля 1854 года Шуман попытался покончить жизнь самоубийством, прыгнув в Рейн. Композитора спасли, после чего он сказал жене: «Надо поместить меня в психиатрическую лечебницу — в своих чувствах я уже не волен…» Выбрали лучшую по тем временам клинику доктора Рихарца в боннском предместье Энде-них: никаких смирительных рубашек, никакого насилия, высшее благо — спокойствие пациента. «Суббота, 4 марта, — записала Клара в дневнике. — Боже, он так спешил, что прыгнул в карету, забыв попрощаться со мной и детьми…»
Шуману были созданы прекрасные условия. С некоторыми предосторожностями его даже подпускали к фортепиано, на котором он иной раз музицировал в четыре руки с наезжавшим в клинику Иоганнесом Брамсом. Будущий классик немецкой музыки постоянно был рядом в те месяцы, когда угасал Шуман. Из письма Брамса Кларе Шуман: «Он пригласил меня погулять в саду. О чем мы только не говорили! Очень спокойно и осторожно я спросил его, продолжает ли он сочинять музыку. Услышал, что написано несколько фуг, но они еще не закончены. Много и часто он говорил о Вас, о детях, от души радовался, когда узнал, что у Феликса прорезался первый зуб…»
Врачи предпочитали многое скрывать от Клары, да и вообще держать ее подальше от больного. Боялись, что хрупкая женская натура не выдержит такого испытания.
5 мая 1855 года она получила последнее письмо от него: «Дорогая Клара! 1 мая я послал тебе свою весеннюю весточку. Последующие дни были очень неспокойны — ты узнаешь об этом больше из моего письма, которое получишь послезавтра. На это письмо легла глубокая тень, но все же кое-что в нем тебя обрадует.
Я совсем позабыл о дне рождения нашего любимого Брамса. Поэтому сейчас открою рояль, чтобы новая партитура была отправлена ему завтра. Рисунок, присланный Феликсом Мендельсоном, прилагаю. Помести его в альбом — это неоценимый подарок! Прощай, любимая. Твой Роберт».
Как будто ничего страшного, вполне разумная записка. Но через 4 месяца доктор Рихарц сообщил Кларе, что никакой надежды на выздоровление нет. Больной из страха отравиться отказался от пищи, кроме глотка вина и фруктового желе. Однако Роберт Шуман прожил еще почти год — до 29 июля 1856-го. Иоганнес Брамс так описывал его последние дни:
«У него опять случился припадок, после которого врачи были уверены в неминуемом конце. Я прошел к нему. У него начались такие судороги, что врачи стали уговаривать г-жу Шуман отказаться от посещения больного и немедленно ехать домой… Но страдания г-жи Клары были так велики, что в субботу я счел необходимым все же пригласить ее в клинику. Надо благодарить Господа, что они повидались, — это так важно для ее состояния. Наверное, никогда больше я не переживу столь волнующего момента, как то свидание Клары и Роберта. Он лежал с закрытыми глазами, а она тихо опустилась перед ним на колени. Он узнал ее, узнавал и в последующие дни. Несколько раз явно пытался ее обнять, протянул к ней руку. Говорить он уже давно не мог, произносил лишь отдельные слова, о смысле которых можно было только догадываться. Но даже это было для Клары счастьем. Он уже отказывался и от вина, но из ее рук отпил несколько раз по глотку. Во вторник пополудни Роберт уснул — так тихо, что мы и не заметили…»
31 июля 1856 года при огромном стечении народа состоялись похороны Роберта Шумана. «Чуть ли не все население Бонна вышло на улицы, и люди передавали друг другу эту страшную весть с таким выражением лиц, словно произошла катастрофа — большой пожар или землетрясение», — сообщал очевидец.
Композитора похоронили на маленьком боннском погосте, откуда через год стараниями Иоганнеса Брамса прах был перенесен на новое городское кладбище (называемое, впрочем, Старым), а памятник Шуману там был воздвигнут лишь четверть века спустя, в мае 1880 года, причем значительную часть денег на его сооружение дали многолетние концерты Клары Шуман, Йозефа фон Василевски и других музыкантов. Вдова композитора писала в дневнике: «Это было достойное торжество, и памятник работы скульптора Адольфа Дондорфа заслужил громкие аплодисменты, хотя барельефом на цоколе мы остались недовольны: дело не в отсутствии сходства, а в недостатке одухотворенности. Все же остальное было очень поэтично и впечатляюще…» Клара Шуман скончалась в 1896 году и была похоронена рядом с мужем.
Шесть лет пришлось мне проработать в Бонне, и ни разу тассовская круговерть не дала мне возможности посетить шумановские места. Лишь недавно, приехав с женой в гости к немецким друзьям, мы решили непременно пойти на Старое кладбище и в Эндених, в дом, где была клиника, а теперь — музей композитора.
Обычное немецкое кладбище, чистое, ухоженное, с горящими свечками в стаканчиках едва ли не у каждой могилы.
У памятника Шумана надо стоять долго, вглядываясь в него с разных сторон. Барельефное изображение композитора выполнено с нарочитой грубоватостью, профиль Шумана тронут улыбкой, но и неизъяснимой тревогой. Грезить о любви возле него? Не знаю, мне послышался тот самый «странный тянущийся звук», будто «возникла музыка в исполнении каких-то неземных инструментов», — и я перевел взгляд ниже, на взлетающего лебедя, а потом — на сидящую женскую фигуру в греческой тунике. В одной руке она держит лавровый венок, в другой — нотный свиток, а глаза ее устремлены вверх, к портрету Роберта в медальоне. Удивительная скульптура, олицетворяющая судьбу Клары Шуман, долгие годы приносившей в жертву свой талант гению Роберта. Ангелочек со скрипкой слева и крылатый эльф с книжкой справа — символы не простые, но при некотором раздумье понятные. Впрочем, кому как. Лет двадцать назад какой-то вандал сильно повредил эти скульптуры, и их пришлось долго восстанавливать.
А потом мы двинулись в район Эндених, намеренно пешком, чтобы таким паломничеством искупить свое былое небрежение к музею Шумана. Идти пришлось долго, около часа, и вечерний город с неоновыми рекламами, стадами машин, магазинной суетой и подвываньем дискотек казался абсолютно несовместимым не только с патриархальными видами Эндениха в прошлом столетии (их мы видели в путеводителе), но и с самым обычным музеем, не говоря уже о музее Шумана. Несколько раз мы спрашивали прохожих, правильно ли идем к нему. Те улыбались, благожелательно объясняли, выразительно посматривая при этом на трамвайные остановки. Но мы упорно продолжали свой пеший путь к святым местам.
И вдруг оказались в старом, патриархальном Энденихе, том самом, из путеводителя. Даже трамвай и машины не нарушали его облика. За высоким каменным забором тянулся темный сад, а потом возник двухэтажный дом, у входа в который была доска со знакомым профилем и надписью: «Роберт Шуман. Род. 8 июня 1810 г. в Цвиккау, ум. 29 июля 1856 г. в этом доме».
Итак, бывшая клиника доктора Рихарца. Теперь — музей. Но никакой кассы и никаких смотрителей на первом этаже не оказалось. Вдоль стен тянулись стеллажи, перед которыми стояли задумчивые люди, листая книги. Милая фройляйн за столиком с любопытством взглянула на нас. «Нам бы к Шуману…» — «Вы хотите пройти в мемориальные комнаты композитора?» — уточнила она. — «Да, да, хотим!» — подтвердили мы. Оказывается, у музея нет денег, и он получает их от платной публичной библиотеки.
Мы увидели две комнаты. Портреты Роберта и Клары, Брамса, свидетельство о смерти, заполненное витиеватым почерком боннского чиновника, последние нотные записи Шумана с характерным названием «Тема духов», его последнее письмо жене, которое цитировалось выше, непременный для такого музея рояль… Вот и все. А что, собственно, мы искали? Ведь Шуман — это музыка. Вечная. А уж что в ней услышать — грезы любви или грезы смерти, зависит от каждого из нас.
